Господь был опорою нам всегда
И с нами пребудет вовек…
Ливви встряхнула руку Чесс. Чесс подняла голову.
— Хочешь дать своему сыну имя, Чесс? Джош вырежет его на могильном камне.
— Что? Имя? Да. Я хочу назвать его в честь моего отца — Фрэнсис Стэндиш. Нет, не Фрэнсис, а Фрэнк. Все называли его Фрэнк. Фрэнк Стэндиш. Он тоже умер.
Ливви посмотрела на Мэри Ричардсон. Они обе думали об одном и том же: Чесс не пролила ни одной слезы, а это было ненормально.
— Никто из нас не знал, что она ждет ребенка, — сказала Мэри Ричардсон старой Ливви после похорон. — Она должна была сказать нам об этом. Тогда мы бы не пускали ее в поле в самые жаркие часы.
— Она и Нэйту ничего не сообщила. Я сегодня же напишу ему письмо. В такое время он должен быть рядом со своей женой. Когда муж обнимет ее, она сможет заплакать.
— Это не настоящий брак, Ливви. Он скорее похож на коммерческую сделку.
— Нэйт сделал ей ребенка. Что же здесь ненастоящего?
Никто не хотел, чтобы Чесс так рано возвращалась к работе в поле, но она сама настояла.
— Мне необходимо что-то делать! — крикнула она. — Неужели вы не понимаете?
Когда повозка с впряженным в нее мулом въехала в ворота фермы, Чесс рубила мотыгой сорняки и даже не подняла головы. Она ни к чему не чувствовала интереса. Она больше ничего не чувствовала. Ничего — это было неизмеримо лучше, чем боль.
— Чесс! — крикнул Нэйт, бросившись к ней. — Чесс! Чесс!
Он поднял ее на руки.
— О, Чесс, тебе нельзя находиться на солнцепеке. — Его лицо было залито слезами. — О, Чесс…
Не отвечая на приветствия своих родственников, он отнес ее в дом.
— Ма, сходи в гости к Ливви, — сказал он, увидев мисс Мэри. — И возьми с собой Сэлли.
Нэйт усадил Чесс на стул и встал подле нее на колени. Она обхватил ее лицо ладонями, заглянул ей в глаза.
— Мы должны разделить это горе, — тихо произнес он. — Он был не только твой сын, но и мой. Мы станем горевать вместе, Чесс: я — с тобой, а ты — со мной.
Его глаза были полны слез. Он был настоящий мужчина и потому не стыдился плакать.
— Нэйтен, — прошептала Чесс.
Ее пробрала дрожь, и она заплакала. Он обнял ее и прижал к себе.
— На что это ты там смотришь?
Мисс Мэри вернулась и сообщила, что Ливви зайдет вечером, чтобы повидать Нэйта и поужинать в гостях. Мать Нэйта резала зелень и чистила картошку. И смотрела на Чесс, которая, застыв, как статуя, стояла в дверном проеме, не замечая Сэлли, дергающей ее за юбку.
— Пытаюсь понять, что они все делают в поле, — ответила Чесс.
Она видела, что Нэйтен, жестикулируя, разговаривает о чем-то с Джошем, Майкой и Элвой. В некотором отдалении от них Сюзан тяпала мотыгой сорняки.
Элва смеялась, может быть, над чем-то, что сказал ей Нэйтен, и Чесс мучила ревность. Элва так молодела, когда смеялась; в такие моменты она была почти хорошенькой.
Свою шляпу от солнца она сдвинула так далеко на затылок, что та спала у нее с головы и, держась на завязках, болталась на спине.
— Отвяжись, Сэлли. Оставь меня в покое! — выкрикнула Чесс.
Сэлли заревела.
— Я не могу сидеть в четырех стенах. Я ухожу. — Ей необходимо было узнать, что происходит там, на табачном поле.
Увидев ее, Нэйтен поспешил ей навстречу.
— Тебе не стоит выходить из дома, — сказал он.
Чесс стало нестерпимо больно. Он предпочитает быть с Элвой, а не с ней. Она крепко сцепила пальцы, чтобы не поддаться желанию схватить его за руку.
— Сейчас уже не жарко, — проговорила она, злясь от того, что в ее голосе звучит умоляющая нотка.
— Я не хочу, чтобы ты возилась с табаком! — сердито бросил Нэйт. — Я ненавижу этот проклятый табак, и ты тоже должна его ненавидеть.
— Да? Тогда зачем же ты топчешься здесь, посреди табачного поля?
Ну почему, почему она не в силах сдержаться, почему затевает этот спор, почему не может оставить все как есть? Чесс ничего не могла с собой поделать, ревность была сильнее ее.
— Успокойся, Чесс, будь благоразумна. Вернись в дом. Мы с Джошем спорили насчет вершкования.
— Что такое вершкование? — не унималась Чесс. Она хотела, чтобы он рассказал ей больше, чтобы объяснил, чему смеялась Элва, но она не могла спросить его об этом прямо. Единственное, что она могла сделать, — это не отпускать его от себя, чтобы он говорил с нею, а не с Элвой, даже если это и приводит его в ярость.
— О Господи! — Нэйт был раздражен до крайности. Он протянул руку и отломил верхушку ближайшего растения. Раздался резкий хруст, похожий на отдаленный винтовочный выстрел. Нэйт всунул в руку Чесс отломленную бледно-зеленую верхушку.
— Это верхушка, она скоро зацветет, и ее надо отломить, чтобы в рост шли листья, а не цветы. Вот что такое вершкование. Я считаю, что его надо будет произвести через неделю, а Джош — что через две.
— Но ты смеялся. Почему?
— Да почем я знаю? Что это вдруг на тебя нашло?
Чесс смяла в кулаке зеленый обломок, и он тут же прилип к ее коже. Ей следует сейчас же остановиться, она ведет себя глупо.
— Извини, — сказала она. — Мне было просто любопытно. Я пойду в дом и помогу твоей матери. К ужину мы ждем Ливви Олдербрук.
Идя к дому, Чесс изо всех сил старалась не споткнуться. Ноги у нее были как ватные.
«Ты больше никогда не должна этого делать, — твердила она себе. — Ты выживаешь его из дома, даже не поблагодарив за то, что приехал. Вот что важно. Он приехал, чтобы утешить тебя.
Будь он проклят. Ему не было нужды оставлять тебя, едва его мать вернулась домой, пусть даже ты выплакалась задолго до ее возвращения».