Когда Нэйт вновь забрался на козлы, она отдала ему вожжи и приставила руки козырьком к глазам.
Затем торопливо начала менять перчатки. Ей не хотелось смотреть на то, что она сейчас увидела.
Ферма Ричардсонов представляла собой несколько маленьких, покосившихся, посеревших от солнца и ветра деревянных строений на краю широкого, пыльного, серого поля, из которого торчали голые стебли, на вид совсем мертвые.
— Вот мы и дома, — сказал Нэйт.
— Как понимать твои дурацкие выходки, Нэйт Ричардсон? — Его мать вопила, как сова. — Ты заявляешь, что не можешь поехать на общее молитвенное собрание, притом, заметь, такое, где главным проповедником будет твой собственный брат, потому что тебе, видите ли, надо ехать в Ричмонд по коммерческим делам, а потом вдруг возвращаешься в магазинном костюме, который невесть сколько стоит, и с женщиной, которой я никогда прежде в глаза не видела и которую ты называешь своей женой. Смотри, как бы я не выставила тебя из дома и не заперла дверь.
Да, возвращение домой получилось не очень-то гладким.
Чесс охватил ужас. Перед крохотной женщиной с громким голосом и сердитым морщинистым лицом, которая была похожа на ведьму из сказки. Перед мрачной унылостью места, которое отныне будет ее домом. И более всего ее ужасало то, как Нэйтен пытался утихомирить свою мать: куда подевался мужчина, чья внутренняя сила и уверенность в себе так ее поразили?
Она осознала, что дрожит, и собственная слабость пробудила в ней отвращение. Почему она должна бояться? Она взрослая женщина, а не ребенок. Кроме того, она не какая-нибудь деревенщина, она — Стэндиш из Хэрфилдса.
И в Чесс разом ожили все снобистские предрассудки, внушенные ей в детстве. Они заполнили собой ее сознание, заставили ее надменно выпрямиться, и когда мать Нэйтена наконец подошла к ней, Чесс посмотрела на нее сверху вниз с ледяным высокомерием.
— Сколько тебе лет, девушка? — спросила старуха.
— Тридцать, — Чесс бросила этот ответ ей в лицо.
Мэри Ричардсон расплылась в довольной улыбке. На лице Нэйта промелькнуло выражение удивления.
— Семь лет разницы, — злорадно пропела его мать.
«А я думал больше», — подумал Нэйт.
Мэри Ричардсон, подбоченясь, повернулась к Нэйту.
— Ты всегда был набитый дурак, парень, — сказала она.
Чесс тотчас ринулась защищать его.
— Ваш сын — деловой человек, миссис Ричардсон, — сказала она твердо. — Он женился на мне, чтобы образовать коммерческое товарищество. Я вышла за него замуж по той же причине, и теперь мы компаньоны. Вас это совершенно не касается, и никто вашего мнения не спрашивает.
Ее тон был полон надменности и презрения. Мэри Ричардсон была ошеломлена. В ее мире матери семейств пользовались властью абсолютных диктаторов. Никто не смел им перечить, и уж тем более невестки.
Нэйт обнял мать за плечи, чтобы успокоить ее.
— Дело в том, ма, — объяснил он, — что Чесс — настоящая виргинская леди.
Но его мать не собиралась признавать свое поражение. Она нетерпеливо сбросила руку сына и тотчас вновь повернулась к Чесс, готовая к бою.
— Ты христианка?
Это прозвучало скорее как обвинение, чем как вопрос.
— Да.
— На службы ходишь?
— Хожу.
Старуха бросилась в атаку.
— А на какие службы?
— Епископальные.
— Ха!
Мэри Ричардсон преисполнилась чувства собственного превосходства. Повернувшись на каблуках, она решительно подошла к креслу-качалке и уселась в него с видом царствующей императрицы.
— Подай мне тот таз со стручками фасоли, которые я лущила. Я не могу попусту терять время с тобой и Чейс. У меня еще уйма работы.
— Ма, ее зовут не Чейс, а Чесс.
— Как бы ни звали, все равно это языческое имя.
Чесс кипела от ярости. Но Нэйтен посмотрел на нее, шутливо закатил глаза, а потом подмигнул. Внезапно все встало на свои места. Его мать просто смехотворна, вот и все.
Нэйт поставил таз с фасолью на колени матери.
— Пока еще не стемнело, я проведу Чесс по ферме и все ей покажу, — сказал он, стоя на пороге.
Он махнул Чесс рукой, и она подбежала к нему.
— Мне еще надо задать корма лошади и налить ей воды, — сказал он громко. И тихо добавил, обращаясь к Чесс:
— Я хочу так спрятать модель машины, чтобы она никому не попалась на глаза.
Эти первые минуты стали прообразом дальнейшей жизни Чесс на ферме. Нэйтен был ее единственным прибежищем: только он как-то скрашивал то невыносимое, доводящее до бешенства положение, в котором она оказалась. Каждый вечер после безвкусного ужина, приготовленного его матерью, он отводил Чесс на тихую, поросшую мхом полянку на берегу мелкого, изгибистого ручья, который тек через сосновый лес за домом. Он обстругивал опавшие ветки, мастерил из них маленькие водяные колеса, и они входили в прохладную воду ручья, чтобы испытать их. Они говорили о своем секретном плане строительства мельницы, пока пение древесных лягушек не напоминало им, что день прошел и пора возвращаться домой.
Длинные жаркие дни еще можно было вытерпеть, потому что Чесс знала, что ее ждет вечером, Но во всем остальном ее жизнь была сплошным мучением.
В первый день она надеялась, что Элва, тетя Нэйтена, станет ее другом. Дочь Элвы, Сюзан, сидела на крыльце, играя в ладушки со своей маленькой сестричкой, и обе девочки, похоже, сразу прониклись к Чесс симпатией. Элва же — нет. Она поздравила Нэйта, поцеловала Чесс в щеку, но в ее взгляде читалась враждебность, она отвечала Чесс односложно и не старалась поддержать разговор.