Из золотых полей - Страница 2

«Просто возьми и выкинь ее из головы, — сказал он себе. — Беда на двух ногах — вот она кто». Но он никак не мог выбросить из памяти ни ее золотые, как коровье масло, волосы, ни большие глаза, синие, как васильки, ни полные, высокие груди под строгой, закрытой белой блузкой. А какая тоненькая у нее талия: он мог бы поспорить, что легко обхватит ее ладонями. А потом можно было бы потихоньку повести руки вверх, этак медленно и плавно…

Он громко застонал. Нэйт хорошо знал, какое наслаждение может подарить женское тело. У него было уже много женщин, и все они говорили, что им с ним так же хорошо, как и ему с ними. Тогда почему же его так заворожила эта девчонка? Знакомство с нею нарушило бы его самое главное правило: держаться подальше от незамужних девиц. Они все норовят выскочить замуж, а их папаши зорко следят за тем, чтобы так оно и произошло. А эта девушка, он это нутром чуял, не замужем: у нее такой вид, будто она чего-то ждет, но чего именно — не знает. Как бы ему хотелось просветить ее!

Ну нет, дружок, осади назад. Тут-то тебя и поджидает ловушка.

Нэйт изо всех сил постарался сосредоточить мысли на тех женщинах, которых знал. Вот, например, Джули из сельской лавки в Хо-Ривер-Бридж. Ведь она ни чуточки не хуже этой, такая же хорошенькая, разве нет? Или Милли из кафе на перекрестке Мибейн, или еще одна Милли из кафе, которое проезжаешь по дороге в Берлингтон. Или любая из многих других.

Как и большинство семей, съехавшихся на собрание, Ричардсоны выращивали табак. Правда, Нэйт пошел дальше. Он не продавал свой урожай крупным компаниям, как это делали большинство остальных фермеров. С какой стати сбывать табачный лист какой-нибудь компании, которая измельчит его, расфасует в пакетики, а потом продаст каждый такой пакетик за столько, во сколько ей обошлись двадцать фунтов листового табака?

Его мать и тетя Элва сами толкли и просеивали высушенный табак и насыпали его в кисеты с затягивающимися шнурками, которые Нэйт затем продавал. У них даже была своя собственная маленькая бумажная этикетка, как у больших табачных компаний. Этикетка гласила: «КУРИТЕЛЬНЫЙ ТАБАК-СМАК РИЧАРДСОНОВ ИЗ СЕВЕРНОЙ КАРОЛИНЫ. НАШ ТАБАК — САМЫЙ СМАК».

Нэйт был доволен тем, как раскупается их марка, хотя с того дня, когда она появилась в лавках, прошел только один сезон.

Он здорово нервничал в прошлом году, когда впервые поехал с товаром — кисетами с табаком, которыми были набиты его седельные сумки. Но вопреки его опасениям убедить хозяев сельских лавок купить несколько кисетов на пробу оказалось вовсе не трудно. У всех у них уже были в ассортименте по меньшей мере две дюжины марок курительного, жевательного и нюхательного табака. Почему бы не взять еще одну? Да еще у такого располагающего к себе молодого человека, который вырастил свой табак сам — все приятнее, чем покупать у этих расфуфыренных коммивояжеров, сбывающих известные марки, такие, как «Дерхэмский бык» или «Лиггет и Майерс». Частенько хозяева лавок приглашали Нэйта зайти в дом, чтобы выпить или перекусить, или пожевать вместе с ними табаку, Нэйт никогда не отказывался, хотя вкус табака был ему неприятен, что и немудрено, когда день-деньской работаешь с ним в поле, а ма наверняка бы рассвирепела, узнай она, что он пьет спиртное. Главное было наладить дружеские связи.

И этих связей он наладил куда больше, чем ожидал. Ему не понадобилось много времени, чтобы уразуметь, чего хотят от него жены многих владельцев магазинов. Как правило, они были намного моложе своих мужей. Прежде чем жениться, мужчине надо было завоевать себе положение в обществе, он должен был иметь дом и средства к существованию, тогда как девушка считалась готовой к замужеству и материнству, когда ей исполнялось пятнадцать лет. К восемнадцати или девятнадцати у нее уже было двое-трое детей, и она жаждала чего-нибудь более острого и захватывающего, чем стряпня, уборка и шитье или кормление кур и младенцев. Полчаса удовольствия, когда они оставались в доме одни, покуда хозяин был в лавке — ведь это никому не причинит вреда. Нэйту даже нравилось думать, что от этого всем становится жить веселее. Какой мужчина не предпочтет, чтобы его жена улыбалась и напевала песенку, а не жаловалась с кислым видом, как ее замучила домашняя работа?

Сам Нэйт, когда путешествовал по дорогам, всегда улыбался и пел песни. Жаркое солнце, студеный ветер, пыль, забивающаяся в рот, или грязь, в которой вязнешь до самого верха голенища, — все это было частью увлекательного приключения, потому что дорога может завести туда, где ты еще никогда не бывал, если, конечно, тебе этого захочется. Или привести в такое место, где, как ты уже знаешь наперед, тебе будут рады.

В общем, куда бы он ни держал путь, он знал, что движется вперед. Он твердо решил пробить себе дорогу. Он не всегда будет фермером, нет уж, только не он. Он станет большим человеком. Очень большим.

И он не позволит какой-то девчонке отвлечь его от цели, пусть даже она самая хорошенькая девчонка из всех, кого он когда-либо видел, или даже из всех, кого увидит до гробовой доски.

Нэйт расправил плечи. Он знает, что ему делать. Он будет держаться подальше от скоплений народа, и особенно от толп, состоящих из одних мужчин. Так он избежит встреч с нею, а может, даже и не увидит ее больше ни разу. Собрание продлится три дня, и у него будет чем занять себя и свои мысли. В этом году им в первый раз удалось заполучить по-настоящему знаменитого проповедника. Толковали, что Дэн Гэскинс умеет так произнести проповедь, что ты чувствуешь, как твои пятки лижет адское пламя. «А может, я даже почувствую, как в мою душу входит Святой Дух, — подумал Нэйт. — Может быть, я спасусь. То-то будет радости у ма. Да и у меня тоже.