— Я буду ждать тебя в парке, около эстрады для оркестра.
— Да, да, это подходит. Все подумают, что я показываю тебе город.
— До завтра.
— Да.
Его раздирали противоположные, несовместимые друг с другом желания. Он чувствовал, что должен уйти, но все в нем восставало против этого. Ее близость обжигала его, словно горящая головня, и он боялся, что если еще раз взглянет на нее, то не выдержит и овладеет ею прямо сейчас.
Лили положила руки ему на плечи.
— Тебе нельзя выходить в таком виде, ты такой растрепанный.
Она одернула лацканы его пиджака, поправила галстук, застегнула на нем жилет. Ее бедро коснулось его болезненно напряженного пениса, и из него брызнула горячая струя спермы и потекла под штанами по внутренней стороне ног.
Архитектора, проектирующего новый Хэрфилдс, звали Ланселот О’Брайен. Когда Джеймс Дайк впервые заговорил о нем с Чесс, она сказала, что не сможет иметь никаких дел с человеком, которого зовут Ланселот. Она сразу же рассмеется этому бедняге в лицо.
Но увидев фотографии зданий в классическом стиле, которые он построил, она тут же передумала. Теперь они встречались почти каждый день то в Дерхэме, где он завел себе студию в люксе отеля «Каролина», то в ее доме в Стэндише, в комнате для гостей. Чесс превратила ее в архитектурную мастерскую с полками, полными справочных изданий, двумя большими столами для чтения и чертежным столом, на котором работал О’Брайен.
Работа захватила ее. Днем она просматривала чертежи и рисунки, которые О’Брайен делал, основываясь на ее описаниях Хэрфилдса, а ночью Хэрфилдс снился ей, тогда она просыпалась и записывала детали, которые увидела во сне.
Только через несколько недель она наконец заметила, что Нэйтен очень изменился. Вид у него был усталый, измученный, и она с ужасом вспомнила, как выглядела Гасси, когда упала возле крыльца, заболев холерой.
Но Нэйт уверял, что с ним все в порядке.
На самом деле он пребывал в аду. Всякий раз, когда Гасси торопливо обнимала его и чмокала в щеку, всякий раз, когда Чесс повторяла, как она счастлива, что может заново отстроить свой дом, его сердце терзал стыд и сознание собственной вины.
Нэйт никогда не чувствовал себя виноватым из-за того, что он изменяет жене. Если бы такая мысль вдруг пришла ему в голову, он счел бы ее абсурдной. Он содержал двух любовниц: одну в Роли, другую в Джорджтауне, Южная Каролина, где находилась его бумажная фабрика. Вдобавок он часто принимал приглашения женщин, с которыми знакомился во время своих разъездов. Но все они жили вдали от его дома, и их существование не нарушало хода его жизни в Стэндише. Тогда как его связь с Лили могла поставить его семью в неловкое, и даже более того, в унизительное положение. То, что он делал, было позорно.
Весной 1893 года все те, кто делал деньги на табаке, с увлечением следили за неожиданным поворотом в жизни Бака Дьюка. Бак совершенно подпал под чары одной весьма и весьма искушенной разведенной дамы. Она жила в Нью-Йорке и звалась миссис Лилиан Флетчер Мак-Креди. Люди из окружения Бака Дьюка утверждали, что он оставляет самые важные дела, когда она звонит ему по телефону. Бак-хищник стал как послушный пес ходить на поводке. Для компании, собирающейся в дерхэмском клубе деловых людей, эта история была неиссякаемым источником скабрезных шуток.
Нэйт понимал, что он ничем не лучше Бака. Лили полностью подчинила себе его жизнь, она царила в его мыслях, заполняла собою его сны. Он жил ради их тайных встреч. Он был одержим ею.
Она говорила, что он пробуждает в ней ужасающие желания, которые заставляют ее просить его делать с нею гадкие вещи. Ей было стыдно признаваться, что ее разум способен даже вообразить такое. Но когда она с ним, она сходит с ума, потому что хочет его так сильно, хочет принадлежать ему полностью, целиком, до конца, каждой частью своего тела. И по ее требованиям он втискивал свой член, палец, язык в каждую складку и каждое отверстие ее бледной нежной плоти.
Он занимался сексом со многими женщинами. Секс мог быть ласковым, или игривым, или напористым и энергичным. Ему нравилось доставлять своим партнершам удовольствие. Никогда, ни с одной женщиной он не делал того, о чем его просила Лили. Никогда прежде не испытывал наслаждения, унижая и причиняя боль. Никогда не давал воли зверю, таящемуся в темных глубинах его существа.
Он был сам себе противен. Но ничего не мог с собой поделать; ему хотелось еще и еще.
ПАНИКА
О ней кричали заголовки всех газет. 27 июня разразился биржевой крах, разоривший тысячи людей, чьи деньги были вложены в акции.
— Чем это чревато, Нэйтен? — спросила Чесс. — В этой нью-йоркской газете говорится, что над всеми банками, фабриками и железными дорогами нависла угроза разорения. Нам тоже грозит опасность?
Нэйт покачал головой.
— Опасность грозит тем, кто держит деньги в бумагах. Я же вложил свой капитал в машины и кирпичные стены. С ним все будет в порядке. Вполне возможно, что вкладчики устроят набег на наш банк — когда люди боятся, что банк прогорит, они торопятся изъять из него свои кровные — но я уже сказал служащим, чтобы они выдавали наличные со счетов не иначе как с улыбкой. Вкладчики скоро успокоятся и положат все деньги обратно.
— Может быть, мне прекратить работу над Хэрфилдсом?
— Ни в коем случае. Строй свой дом, Чесс. Если хочешь, можешь сделать его еще больше, чем он был. Кстати, я думаю, что цены на строительные материалы скоро начнут снижаться.
— Ты уверен, что наше положение прочно?